Вем и извещен есмь о Господе Иисусе, яко ничто же скверно само собою, точио помышляющему что скверно быти, оному скверно есть (Рим. 14, 14).
1. Апостол, сделав сперва запрещение осуждающему брата и отклонив его от укоризны, переходит потом к наставлению и спокойно поучает более слабого, показывая и здесь великую кротость. Он не говорит, что этот будет наказан, не употребляет даже и подобного выражения, но чтобы лучше убедить его в справедливости своих слов, только освобождает его от страха в этом деле и говорит: вем и извещен есмь. Потом, чтобы кто-нибудь из неверующих не мог возразить: «какое нам дело, что ты убежден? Ведь ты еще не настолько для нас достоверен, чтобы слова твои предпочесть самому закону и тому, что возвещено нам свыше», — (апостол) и присовокупляет: о Господе, то есть я узнал это от Господа, Он Сам удостоверил меня в этом, значит, это — приговор не человеческого ума. Но, скажи, в чем ты уверен и что знаешь? Яко ничто же скверно само собою. Ничего нет нечистого по природе, говорит (апостол), но делается нечистым от воли употребляющего, и для него одного бывает не чисто, а не для всех. Помышляющему что скверно быти, оному скверно есть. Почему же не исправить брата, чтобы он не считал чего-либо нечистым? Почему не употребить всей своей власти, чтобы отклонить от этой привычки и мнения — признавать что-либо нечистым для всех. Боюсь, отвечает (апостол), чтобы не огорчить его, почему и присовокупил: аще же брашна ради брат твой скорбит, уже не по любви ходиши (Рим. 14, 15). Замечаешь ли, как он старается сперва привлечь его к себе, показывая, что имеет к нему такое большое внимание, что, дабы не огорчить его, не решается приказывать даже вполне необходимого, но лучше хочет привлечь его снисходительностью и любовью? И даже после того, как рассеял страх его, он привлекает не силой и не принуждает, но предоставляет ему полную волю, потому что не одно и тоже отклонить от употребления пищи и причинить огорчение. Видишь ли, сколько он заботится о сохранении любви? Он знал, что любовь может все исправить, а потому и требует здесь от слушателей большего. Не только не должно вам, говорит, доводить их до крайности, но если бы требовалось сделать снисхождение, то не должно и от этого отказываться. Потому присовокупляет: не брашном твоим того погубляй, за него же Христос умре. Неужели ты не считаешь брата стоящим того, чтобы посредством воздержания от пищи приобрести его спасение? Христос не отказался сделаться ради него рабом и умереть, а ты для его спасения не соглашаешься отказаться от пищи? Хотя Христос и знал, что не всем принесет пользу, однако же исполнил Свое дело и умер за всех. А ты знаешь, что ради пищи губишь его в более важном и, несмотря на это, споришь, считаешь презренным того, кого Христос признал достойным столь великих почестей, бесчестишь того, кого Он возлюбил? Христос умер не только за немощного в вере, но и за врага, а ты для немощного в вере не хочешь воздержаться от пищи? Христос совершил самое великое дело, а ты не хочешь сделать малого, хотя Он Владыка, а ты брат. Этих слов достаточно для того, чтобы вразумить и немощного в вере, так как видно, что он малодушен и, получив от Бога великие дары, не жертвует и малым. Да не хулится убо ваше благое. Несть бо Царство Божие брашно и питие (Рим. 14; 16, 19). Под именем благого (апостол) разумеет здесь или веру, или надежду на будущие блага, или совершенное благочестие. Ты не только не помогаешь брату, говорит (апостол), но заставляешь хулить самое учение, Божию благодать и дар. Всякий раз, как ты споришь, упорствуешь, огорчаешь, раздираешь церковь, укоряешь брата и обходишься с ним враждебно, тогда внешние хулят, так что от этого не только ничего не исправляется, но и делается все совершенно противоположное. Ваше благо состоит в любви, в братстве, в единении, в союзе, в жизни мирной и кроткой. Потом (апостол) опять, чтобы освободить одного от страха, а другого от упорства, говорит: несть бо Царство Божие брашно и питие. Неужели этим мы можем достигнуть благополучия? И в другом месте говорит он то же: ниже аще ямы, избыточествуем: ниже аще не ямы, лишаемся (1 Кор. 8, 8). Здесь нет нужды в доказательстве, а достаточно лишь сказать. Смысл же апостольских слов таков: если ты ешь, то неужели это введет тебя в Царство? Укоряя за то, что считают это важным, (апостол) упомянул не только о пище, но и о питии. Итак, что же вводит в Царство? Правда, мир, радость, добродетельная жизнь, братский мир, которому противится эта любовь к спорам, радость, происходящая от согласия и нарушаемая этой враждой. Это сказано апостолом не одной из двух сторон, но обеим, так как благовременно было это сказать и тем, и другим.
2. Потом, после слов: мир и радость (а мир и радость бывают и в худых делах) присовокупил: о Дусе Святе. Погубивший брата нарушил мир и радость и обидел его больше, чем похитивши у него деньги; и, что еще хуже, другой спас, а ты оскорбляешь и губишь. А как скоро пища и мнимое совершенство не вводят в Царство, а приводят к тому, что противоположно этому Царству, то как же не следует пренебрегать малым, под условием утвердить великое! Потом, так как укоризны происходили частью и от тщеславия, (апостол) присовокупляет далее: иже бо сими служит Христови, благоугоден есть Богови, и искусен человеком (Рим. 14, 18). Все будут удивляться в тебе не столько совершенству, сколько миру и согласию. Последним благом воспользуются от тебя все, а первым никто. Темже убо мир возлюбим, и яже к созиданию друг ко другу (Рим. 14, 19). Первое (сохранять мир) относится к немощному, а последнее к соблазняющему брата, чтобы он не поколебал его в вере. Впрочем, (апостол), сказав: ко взаимному назиданию, отнес эти слова вообще и к тому и другому и показал, что без мира трудно назидать. Не брашна ради разоряй дело Божие (Рим. 14, 20). Делом Божиим он называет спасение брата и усиливает страх, доказывая, что соблазняющий брата делает противное тому, о чем заботится. Ты не только не созидаешь, как думаешь, говорит (апостол), но разрушаешь, и притом не человеческое дело, а Божие, не для чего-либо важного, но для маловажной вещи — брашна ради. Потом, чтобы такой снисходительностью не утвердить брата в худом настроении, опять излагает общее положение, говоря так: вся бо чиста, но зло человеку претыканием ядущему, то есть с лукавою совестью. Таким образом, если ты станешь принуждать и он станет есть, то не будет в этом никакой пользы, потому что не яства делают нечистым, а расположение, с каким ешь. Потому, если ты не исправишь расположения, то весь твой труд напрасен, даже вреден. Ведь не одно и то же считать что-нибудь нечистым и, считая нечистым, есть. В последнем случае ты грешишь вдвое, усиливая своим упорством предрассудок и заставляя есть нечистое; таким образом, пока не убедишь, дотоле и не принуждай. Добро не ясти мяс, ниже пити вина, ни о немже брат твой претыкается, или соблазняется, или изнемогает (Рим. 14, 21). Опять (апостол) требует большего, — не только не принуждать, но и оказывать снисхождение. Так и сам он поступал нередко, именно, когда обрезывал, стриг волосы и приносил иудейскую жертву. Он не говорит слабому — делай, но предлагает это в виде своего мнения, чтобы слабейшего не сделать еще более беспечным. И что же он говорит? Добро не ясти мяс. И что говорю о мясе? Воздерживайся также от вина и от всего, что только служит соблазном, потому что ничто не может быть наравне со спасением брата. Это и показал Христос, Который сошел с небес и все претерпел ради нас, что ни претерпел. Смотри же, как (апостол) вразумляет и другого, говоря: претыкается, или соблазняется, или изнемогает. Не говори мне, продолжает он, что это безрассудно, но помни, что это может и исправить. Для тебя достаточное оправдание в том, что ты помогаешь немощному, а себе нимало не вредишь, так как твой поступок — не лицемерие, но созидание и сбережение. Если ты будешь принуждать его, он станет противиться и осуждать тебя, и еще более утвердится в том, чтобы воздерживаться от пищи, а если окажешь ему снисхождение, то он сначала полюбит тебя, без всякого подозрения будет слушать твое учение и, наконец, ты получишь возможность незаметно посеять в нем правые догматы. А если он сразу возненавидит тебя, то ты заградил вход словам своим. Итак, не принуждай брата, но сам воздерживайся для него, воздерживайся не как нечистого, но потому, что он соблазняется и что больше полюбит тебя. Так повелел и Павел, говоря: добро не ясти мяс, не потому, что это нечисто, но потому, что брат соблазняется и изнемогает. Ты веру имаши? О себе сам имей (Рим. 14, 22). Здесь, кажется мне, (апостол) слегка намекает на тщеславие более совершенного в вере. Смысл слов его таков: ты желаешь доказать мне, что ты во всем исправен и совершен? Не доказывай мне, а довольствуйся свидетельством совести.
3. О вере же он говорит здесь не в отношении к догматам, а в отношении к предмету рассуждения. О ней сказано: усты исповедуется во спасение (Рим. 10, 10); также: иже отвержется мене пред человеки, отвергуся его и аз (Mф. 10, 33). Она постыдит тебя, если ее не исповедуешь, она посрамит, если исповедуешь не во время. Блажен не осуждаяй себе, о немже искушается. Опять (апостол) наносит удар более слабому и доказывает, что для него довольно одобрения совести. Хотя другой человек и не увидит твоего блаженства, но ты в самом себе будь доволен своим блаженством. Так как (апостол) сказал: о себе сам имей, то, чтобы ты не почел этого суда малым, утверждает, что оно для тебя лучше вселенной. Хотя бы и все обвиняли тебя, но если сам ты не осуждаешь себя и совесть не укоряет, ты — блажен. Но (апостол) не о всех без исключения дал такой отзыв. Много есть людей, которые сами себя не осуждают, хотя и весьма грешны; эти несчастнее всех; но пока (апостол) держится настоящего своего предмета. А сомняяйся, аще яст, осуждается (Рим. 14, 23). Опять (апостол) увещевает щадить немощного. Какая польза есть с сомнением и осуждать самого себя? Я одобряю того, кто ест и ест без всякого сомнения. Видишь ли, как он ведет его к тому, чтобы не только ел, но и ел с чистою совестью. Потом объясняет и причину, по которой осуждается, присовокупляя: зане не от веры, т.е. осуждается не потому, что нечисто, но потому, что не по вере, так как не был уверен, что это чисто, но думал, что прикоснулся к нечистому. А этим (апостол) вразумляет их, сколько они делают вреда, принуждая других без предварительного убеждения прикасаться к тому, что, по их мнению, нечисто, и желает хотя этим удержать их от укоризны по отношению к немощным в вере. Всяко же, еже не от веры, грех есть. Когда, говорит, он не убежден и не верит, что чисто, то как не согрешить ему? Все же это говорится Павлом относительно настоящего предмета, а не вообще. И смотри, сколько он заботится, чтобы не соблазнить другого? Выше говорил: аще брашна ради брат твой скорбит, уже не по любви ходиши. А если не должно огорчать, тем более не должно соблазнять. И еще: не брашна ради разоряй дело Божие. Если разорить церковь и преступно, и нечестиво, но тем более разорить храм духовный, — ведь человек честнее церкви, так как Христос умер не за стены, а ради этих храмов. Итак, будем с своей стороны во всем осмотрительны и не подадим никому и малого повода для нападения на нас. Настоящая жизнь есть поприще, повсюду необходимо иметь множество глаз и не должно думать, что для защиты достаточно неведения. Возможно, вполне возможно и за неведение подвергнуться наказанию, если оно непростительно. И иудеи были в неведении, однако же их незнание не было поставлено им в извинение. И язычники были в неведении, однако и они не имеют оправдания. Когда не знаешь того, что знать невозможно, ты не подвергнешься обвинению, а когда не знаешь того, что можно и удобно тебе знать, то подвергнешься крайнему наказанию. Вообще же, если мы не будем слишком беспечны, но употребим все зависящие от нас самих меры, то Бог подаст нам руку и в неизвестном. Так Павел говорил филиппийцам: аще ино что мыслите, и cиe Бог вам открыет (Флп. 3, 15). Когда же мы не хотим совершить того, что в нашей власти, то лишимся и этого содействия. Так и случилось с иудеями. Сего ради в притчах глаголю им, говорит (Христос), яко видяще не видят (Mф. 13, 13). Как же они видя не видели? Видели изгоняемых бесов, и говорили — беса имать. Видели воскрешаемых мертвых, и не поклонились Христу, но замышляли убить Его. Не таков был Корнилий. Так как он тщательно делал все то, что от него зависело, то Бог приложил ему и остальное. Потому, не спрашивай, почему Бог презрел такого-то язычника, который был добр и справедлив. Во-первых, людям невозможно знать, кто справедлив, а это известно Тому, Кто образовал сердце каждого; потом, можно сказать и то, что этот язычник часто сам не заботился и не старался. Но как, скажешь, он мог делать это, как скоро он человек простой? Обрати однако ж внимание на этого простого и скромного человека и узнай его в делах житейских, и ты увидишь, что он употребляет здесь большую старательность и что, если бы он захотел употребить ее и в делах духовных, не оказался бы оплошным, так как истина яснее солнца. Куда бы кто ни направился, удобно достигнет своего спасения, если захочет быть внимательным и не будет почитать спасения делом маловажным. Ведь не одной Палестиной ограничены такие дела, не заключены же они в одном небольшом уголке вселенной? Разве ты не слышал, что говорит пророк: яко вси познают Мя от мала даже и до великаго (Иер. 31, 34)? Не видишь ли ты, что действительность доказала справедливость этого? Какое извинение могут иметь те, которые видят, что учение истины распространилось всюду, и не любопытствуют и не заботятся узнать его?
4. Ты скажешь: неужели ты требуешь этого от поселянина и варвара? Не только от поселянина и варвара, но и от того, кто оказался и грубее нынешних варваров. Скажи мне, почему в делах житейских обижаемый умеет возразить, подвергающийся насилию — противодействовать и вообще всякий делает и совершает все, чтобы не понести даже малого вреда, а в делах духовных не наблюдают того же самого благоразумия? Когда поклоняются камню, считают его богом и совершают празднества, тогда тратят деньги, обнаруживают сильный страх и никто не бывает нерадивым по простоте своей, а когда надлежит взыскать истинного Бога, тогда мне напоминают о простоте и неведении? Не так это, нет, но виной всему наша беспечность. Кого ты считаешь более простыми и грубыми — современников ли Авраама или своих? Очевидно, что современников Авраама. Когда было легче найти благочестие, тогда или теперь? Очевидно, что теперь. Теперь у всех уже возвещается имя Божие; пророки предрекли, события уже совершились и язычество изобличено; а тогда большая часть людей оставалась без учения, грех владычествовал, закон не был пестуном, не было ни пророков, ни чудес, ни учения, ни множества знающих Бога и ничего другого тому подобного, но все лежало как бы в глубоком мраке в безлунную и зимнюю ночь. Но однако тот удивительный и благородный муж, при стольких затруднениях, познал Бога, упражнялся в добродетели и возбудил многих к такой же ревности, хотя при этом совсем не был опытен во внешней мудрости. Да и как, и где он мог научиться, если и самых письмен не было еще изобретено? Но так как он все с своей стороны сделал, то и Бог также не оставил его. Ведь нельзя же сказать, что Авраам заимствовал религию от отцов, так как отец его был идолопоклонник. Однако, происходя от таких предков, будучи варваром, будучи воспитан среди варваров и не имея никакого учителя в благочестии, он познал Бога и всех своих потомков, пользовавшихся и законом и пророками, превзошел настолько, что и невозможно выразить. А почему? Потому что не слишком заботился о житейском, но всего себя посвятил духовному. А Мелхиседек не жил ли в те же времена, и не просиял ли настолько, что был назван священником Божиим? Невозможно, совершенно невозможно, чтобы бодрствующий когда-либо был презрен. Пусть это не смущает вас, но зная, что все зависит от расположения, будем внимательны к самим себе, чтобы сделаться нам лучше. Не будем требовать отчета у Бога и испытывать, почему Он одного оставил, а другого призвал, так как в противном случае уподобимся отверженному рабу, который с излишним любопытством входил в домашние распоряжения господина. Жалки и бедный человек! Тогда как тебе надобно позаботиться, как самому дать отчет и умилостивить Владыку, ты требуешь отчета в том, в чем сам должен его дать, и оставляешь без внимания то, за что понесешь наказание.
Итак, — спрашиваешь, — что мне сказать язычнику? То, что выше сказано. И ты заботься не о том только, что сказать язычнику, но и о том, как исправить его. Когда он, исследуя твою жизнь, соблазняется ею, то на основании этого и позаботься, что говорит тебе. Ведь за него, хотя он и соблазняется, ты не дашь ответа, а за жизнь свою, если она приносит вред, ты подвергаешься крайней опасности. Когда он увидит, что ты любомудрствуешь о Царстве и тем не менее прилеплен к настоящему, боишься геенны и трепещешь здешних бедствий, тогда и позаботься. Когда, видя это, он станет укорять тебя и скажет: если желаешь Царства, то почему не презираешь настоящего; если ожидаешь Страшного суда, то почему не презираешь здешних бедствий; если надеешься на бессмертие, почему страшишься смерти? — когда он предложит тебе такие вопросы, ты позаботься, что ответить. Когда он увидит, что ты, ожидая неба, боишься потери денег, бываешь весьма рад каждой малой монете и за небольшую серебряную монету отдаешь душу, тогда и подумай: ведь это, это именно и соблазняет язычника. Таким образом, если ты заботишься о своем спасении, доказывай это не словами, а делами. Из-за того вопроса никто никогда не хулил Бога, а вследствие худой жизни везде слышны бесчисленные хулы. Потому постарайся исправить ее, так как язычник опять спросит (тебя): откуда мне знать, что Бог заповедал возможное? Вот ты, будучи христианином по самому рождению и воспитанный в этой превосходной религии, ничего такого не исполняешь. Что ты скажешь на это? Без сомнения станешь отвечать: я укажу тебе других, которые исполняют, именно: монахов, обитающих в пустынях. Но не стыдно ли тебе признавать себя христианином и отсылать к другим, как будто ты не можешь доказать того, что и сам совершаешь дела христианские? Язычник тотчас возразит тебе: какая мне необходимость ходить по горам и исследовать пустыни? Если невозможно философствовать, живя в городах, то это может быть большим обвинением христианской жизни, для осуществления которой необходимо оставить города и бежать в пустыни. Но ты покажи мне человека, который имеет жену, детей и дом, и однако же живет благочестиво. Что мы скажем на это? Не придется ли нам потупить взоры свои и устыдиться? Не то заповедал Христос, но что же? Да npocветится свет ваш пред человеки (Mф. 5, 16), не в горах, не в пустынях, не в непроходимых дебрях. Говорю это не в укор живущим в горах, но из сожаления к обитателям городов, которые изгнали из них добродетель. Потому умоляю вас ввести пустынножительное любомудрие и в города, чтобы они сделались истинными городами, так как это может исправить язычника и предохранить от бесчисленных соблазнов. Таким образом, если хочешь и его освободить от соблазна, и себе приобрести бесчисленные награды, исправь жизнь свою и сделай ее во всем блистательною, яко да видят люди ваша добрая дела, и прославят Отца вашего иже на нeбecеx (Mф. 5, 16). Тогда мы насладимся и будущего неизреченной и великой славой, получить которую да сподобимся все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.