Текст приводится по изданию: "Избранные проповеди святых отцов Церкви и современных проповедников", Благовест, б/г. Репринт с "Сборникъ проповjьдническихъ образцовъ (проповjьди свято-отеческiя и церковно-отечественныя). Въ двухъ частяхъ. Составилъ преподаватель Донской Духовной Семинарiи Платонъ Дударевъ. Второе изданiе, исправленное и дополненное. С.-Петербургъ. Изданiе И.Л. Тузова, Гостиный дворъ, 45, 1912." c.184-190.
1) Что мне сказать и о чем говорить? Теперь время слез а не слов, — рыданий, а не речей, — молитвы, а не проповеди. Так тяжко преступление, так неизлечима рана, так велика язва: она выше всякого врачевства и требует горней помощи! Так и Иов, лишась всего, сидел на гноище, и услышав об этом, друзья пришли и увидев его издали, разорвали одежды, посыпали себя пеплом и сильно восстенали. Это же и теперь надлежало бы сделать всем окрестным городам, — придти к нашему городу с полным участием оплакать случившееся. Тогда Иов сидел на гноище; ныне наш город сидит в великой сети: Тогда диавол напал на стада и на скот и на все достояние праведника, теперь он излил свое неистовство на целый город. Впрочем, и тогда и теперь попустил это Бог: тогда для того, чтобы тяжкими искушениями более прославить праведника; теперь для того, чтобы этим чрезмерным бедствием сделать нас более смиренными. Дайте мне оплакать настоящее. Семь дней молчал я, как друзья Иова: дайте мне теперь открыть уста и оплакать это общее бедствие. Кто пожелал зла нам, возлюбленные? Кто позавидовал нам? Откуда такая перемена? Ничего не было славнее нашего города, теперь ничего не стало жалче его. Народ, столь тихий и кроткий и, подобно ручному и смирному коню, всегда покорный рукам правителей, теперь вдруг рассвирепел так, что сделал такие дерзости, о которых и говорить неприлично. Плачу и рыдаю теперь не о великости угрожающего наказания, а о крайнем безрассудстве сделанного. Если царь и не оскорбится и не разгневается, не накажет нас и не предаст мучениям, то, скажи мне, как мы перенесем стыд от наших дел? От плача прерывается мое поучение; едва могу открыть уста, двигать языком и произносить слова: тяжкая печаль, как узда, удерживает мой язык и останавливает слова. Ничего не было прежде счастливее нашего города, теперь ничего нет горестнее его. Жители его, как пчелы, жужжащие около улья, каждый день толпились на площади, и все доселе почитали нас счастливыми за такое многолюдство. Но вот теперь этот улей опустел; потому что как пчел дым, так и нас разогнал страх. И, что сказал пророк, оплакивая Иерусалим, тоже и нам прилично теперь сказать: город наш стал, яко теревинф, отметнувший листвия, и яко вертоград, не имый воды (Ис. 1, 30). Неорошаемый сад представляет деревья без листьев и плодов, таков стал теперь и наш город: как оставила его помощь Всевышнего, он опустел и лишился почти всех жителей. Нет ничего любезнее отечества, но теперь нет ничего горестнее. Все бегут из родного города как из сети, оставляют его как пропасть, выскакивают как из огня. Как от дома, объятого пламенем, с великою поспешностию бегут не только живущие в нем, но и все соседи, стараясь спасти хоть нагое тело так и теперь, когда гнев царя, подобно огню, угрожает упасть сверху, каждый спешит удалиться и спасти хоть нагое тело, прежде чем этот огонь, идя своим путем, не дойдет и до него. Наше бедствие стало загадкою: без врагов бегство, без сражения переселение, без пленения плен! Не видели мы огня варварского, не видали и лица врагов, а терпим тоже, что пленные. Все знают теперь о нашем бедствии; потому что, принимая к себе наших беглецов, слышат от них о поражении нашего города.
2) Но я не стыжусь этого и не краснею. Пусть знают все о злополучии нашего города; для того, чтобы, сострадая матери, вознесли общий от всей земли голос к Богу и единодушно умолили Царя небесного о спасении общей всем им матери и питательницы. Недавно наш город подвергся землетрясению, а теперь сотрясаются самые души жителей; тогда колебались основания домов, теперь содрогается у каждого самое основание сердца. Все мы каждый день видим Смерть пред глазами, живем в непрестанном страхе, и терпим наказание Каина, страдая более, нежели заключенные в темнице, и выдерживая осаду необыкновенную и новую, ужаснее которой и вообразить нельзя. Выдерживающие осаду от врагов бывают заключены только внутри городских стен, а для нас и площадь сделалась недоступною, и каждый заключен в стенах своего дома. И как для осажденных не безопасно выйти за городскую стену, по причине окружающих ее врагов, так для многих из жителей нашего города не безопасно выйти из дома и явиться на площади, потому что везде ловят виновных и невинных, хватают среди площади и влекут в суд без всякого разбора. Поэтому господа, вместе с слугами своими, сидят в домах своих, как связанные. Кто схвачен? Кто посажен в темницу? Кто сегодня наказан? Как и каким образом? Вот о чем только и выведывают и спрашивают они у всякого, у кого только можно. узнать безопасно. Они влачат жизнь, которая жалче всякой смерти: принуждены каждый день оплакивать чужие бедствия, трепещут за собственную безопасность, и ничем не лучше мертвых, потому что сами давно умерли от страха. А если бы кто, свободный от этого страха и беспокойства, и захотел выйти на площадь, то печальный вид ее тотчас прогнал бы его домой: он увидел бы, что там, где за несколько дней пред сим людей было более, нежели волн в реке, бродит один, много два человека, и то с поникшим лицом и в глубоком унынии. Теперь все то многолюдство исчезло. Неприятен вид леса, в котором вырублено множество деревьев, — или головы, во многих местах лишенной волос; так и наш город, когда меньше стало в нем людей и только немногие появляются там и здесь, сделался скучным и на всех, кто ни посмотрит на него, наводит густое облако скорби. И не только город, самый воздух и даже светлый круг солнца, кажется, теперь помрачился скорбно и сделался темнее, не потому, чтобы изменилось свойство стихий, но потому, что наши глаза, помраченные облаком печали, не могут ясно и с прежнею легкостию принимать свет солнечных лучей. Теперь сбылось, что некогда оплакивал пророк: зайдет для них солнце в полудне и померкнет в день (Ам. 8, 9). А это сказал он не потому, чтобы в самом деле скрылось солнце и померк день, по потому, что скорбящие, по причине мрака печали, не могут видеть света даже в полдень. Это и случилось теперь: куда бы кто ни посмотрел, на землю ли, на стены ли, на столпы ли города, или на своих ближних, везде он, кажется, видит ночь и глубокий мрак. Так все исполнено печали! Везде страшное молчание и пустота; исчез приятный тот шум многолюдства; город так безмолвен, как будто все жители скрылись под землею, все стали похожи на камни; уста, связанные бедствием, как оковами, хранят такую глубокую тишину, как будто напали враги и вдруг истребили всех огнем и мечем. Прилично теперь сказать: призовите плачевниц, и да приидут, и к женам мудрым послите, и да вещают (Иер. 9, 17). Пусть очи ваши источат воду, и ресницы ваши прольют слезы. Плачьте холмы и рыдайте горы. Призовем всю тварь сострадать нашим бедствиям. Город столь великий, глава восточных городов, находится в опасности быть изглаженным с лица вселенной; имевший много чад, теперь вдруг сделался бесчадным, и некому помочь; потому что оскорблен тот, кому нет на земле равного; он — царь, верх и глава всех живущих на земле. И потому прибегнем к Царю небесному, Его призовем на помощь: если не получим милости свыше, то нам не остается никакого утешения в бедствии.
3) Я хотел было окончить здесь слово, потому что души скорбящие не любят продолжительных речей. Как черная туча, став на пути солнечных лучей, обращает назад весь блеск их, так и облако печали, когда станет перед нашею душой, не дает свободного прохода слову, но подавляет его и с великим насилием удерживает внутри. И это бывает не только с проповедниками, но и с слушателями, потому что печаль как не позволяет слову свободно изливаться из души говорящего, так не дает ему упадать, с свойственною ему силою, на сердца слушателей. Поэтому и иудеи, удрученные брением и плинфоделанием (Исх. 1, 14), не могли слушать Моисея, когда он часто и много говорил им об их избавлении (6, 9); потому что печаль преграждала слову путь к их душе и закрывала у них слух. Потому и я хотел окончить здесь слово, но подумал, что облако не всегда только пресекает путь солнечным лучам, но часто и само подвергается обратному действию; потому что солнце, постоянно усиливающеюся теплотою своею разрежая облако, часто расторгает его в самой средине, и тогда, вдруг просиявши, предстает во всем свете пред наши взоры. Это же и я надеюсь сделать сегодня; надеюсь, что слово, постоянно беседуя с вашими душами и долго пребывая в них, расторгнет облако печали и осветит ваши мысли обычным наставлением. Предайте же мне ваши души, приклоните на некоторое время ваш слух, отбросьте печаль, возвратимся к прежнему обычаю: и как привыкли мы всегда быть здесь с благодушием, так и теперь сделаем, возложив все на Бога. Это послужит нам и к прекращению бедствия, потому что когда Он увидит, что мы со вниманием слушаем Его слово и в самое бедственное время не оставляем любомудрия, то скоро подаст нам помощь и сделает благую перемену и тишину в настоящей буре. Христианин должен и тем отличаться от неверных, чтобы все переносить благодушно, и окрыляясь надеждою будущего, воспарять на высоту, недосягаемую для человеческих бедствий. На скале стоит верный, и потому не доступен ударам волн. Пусть воздымаются волны искушений, — оне не достигнут до его ног, он стоит выше всякого такого навета. Не упадем же духом, возлюбленные! Не столько мы заботимся о своем спасении, сколько сотворивший нас Бог; не столько мы печемся, чтобы не потерпеть какого-либо бедствия, сколько Тот, Кто даровал нам душу, и затем еще дает такое множество благ. Окрылим себя такою надеждою и будем с обычною ревностию слушать, что имеет быть сказано. Недавно предлагал я вашей любви пространную беседу и видел, что все следовали за мною и никто не воротился с половины дороги. Благодарю вас за такое усердие; в нем получил я награду за труды. Но тогда же просил я у вас еще и другой награды; вы, думаю, знаете это и помните. Какой же награды? — Наказать и вразумить богохульников, находящихся в нашем городе, обуздать оскорбляющих Бога и бесчинствующих. Не думаю, чтобы я сказал тогда это от себя; по сам Бог, предвидящий будущее, вложил в мою душу такие слова. И если бы мы наказали их, которые так дерзко поступили, теперь не случилось бы того, что случилось. Если уже надобно было подвергаться опасности, то не лучше ли было бы потерпеть что-нибудь, вразумляя и обуздывая этих людей (что принесло бы нам и венец мученичества), — нежели теперь бояться, трепетать и ожидать смерти из-за их бесчинства. Вот преступление сделано не многими, а вина пала на всех. Вот все мы из-за них теперь в страхе, и за оказанную ими дерзость сами терпим наказания! Но если бы мы предварительно изгнали их из города, или вразумили, и исцелили больной член, то не подверглись бы настоящему страху. Знаю, что жители нашего города издавна отличаются благородным нравом, и что некоторые только пришельцы и бродяги, нечестивцы и злодеи, отчаявшиеся в своем спасении, решились на такую дерзость. Поэтому я непрестанно взывал к вам и настаивал: «укротим неистовство богохульников, образумим их, позаботимся об их спасении, хотя бы это стоило нам жизни; великую награду принесет нам такой подвиг; не допустим, чтобы нанесено было оскорбление общему Владыке; городу приключится великое несчастие, если мы оставим это без внимания».
4) Так я предсказывал, так и случилось теперь, и мы за эту беспечность терпим наказание. Ты не обратил внимания на то, что оскорбляешь Бога, — и вот Он попустил, чтобы нанесено было оскорбление царю, и чтобы всем нам угрожала крайняя опасность, и таким образом в настоящем страхе мы получали наказание за это нерадение. Напрасно ли и без причины ли я предсказывал и постоянно тревожил вашу любовь? И однако ж успеха не было; по крайней мере теперь пусть будет иначе: умудрившись настоящим бедствием, обуздаем бесчинную наглость этих людей, заградим им уста, заключим, как смертоносные источники, и обратим в противную сторону; тогда прекратятся бедствия, постигшие город. Церковь не зрелище, чтобы в ней слушать нам для одного удовольствия; из нее выходить должно с назиданием, с каким-нибудь важным приобретением: вот как должно выходить отсюда! Напрасно и попусту приходим сюда, если, получив только на время наставление, выйдем без всякой от него пользы. Что мне за выгода в этих рукоплесканиях? Что — в похвалах и восклицаниях? Для меня будет похвалой то, если вы своими делами оправдаете все мои слова. Тогда я счастлив и блажен, когда вы со всем усердием будете не принимать, но исполнять все, что от меня услышите. Пусть каждый исправляет своего ближнего; потому что сказано: созидайте кийждо друг друга (1 Сол. 5, 11). Если же мы не станем делать этого, то преступление каждого будет наносить общий и тяжкий вред всему городу. Вот и теперь, хотя мы и не принимали участия в преступлении дерзких людей, однако ж, не менее их поражены страхом и трепещем, чтобы всех нас не постиг гнев царя. И нам нельзя сказать в извинение: я не был при этом, не знал, не участвовал. За это-то самое, говорят, ты и должен быть наказан и осужден по всей строгости, что ты не был при том, не воспрепятствовал, не удержал бесчинных, не подверг себя опасности за честь царя. Ты не участвовал в дерзости виновных? — хвалю это и одобряю; но ты не воспрепятствовал тому, что случилось, а это достойно осуждения. Такие же слова мы услышим и от Бога, если будем молчать в то время, когда против Него раздаются хулы и поношения. Закопавший талант (Мф. 25, 25–30) осужден не за то, что он сделал какое-нибудь преступление, потому что он возвратил весь залог в целости, а за то, что не увеличил его, не научил других, что не отдал серебра купцам, т. е. не наставил, не посоветовал, не удержал, не исправил своих ближних, — бесчинных грешников: вот за что он без всякой пощады предан тяжкому наказанию! Но если не прежде, то, по крайней мере, теперь вы позаботитесь, — я твердо уверен, — о таком исправлении и не допустите, чтобы Бог подвергался оскорблению. Если бы к этому никто и не убеждал, то уже случившееся достаточно может убедить самых бесчувственных позаботиться о своем спасении.
[1] Это произошло в 388 году по случаю особенной подати, которую император Феодосий Великий велел собрать по тогдашним военным обстоятельствам. Жители Антиохии возмутились: чернь, подстрекаемая злонамеренными людьми, свалила статуи императора и умершей супруги его Флакиллы влачила их по городу и, наконец, разбила. Когда весть об этом дошла до императора, он, в справедливом гневе, положил предать виновных казни, грозил отнять у Антиохии все преимущества, даже сжечь или разрушить ее до основания. Между тем местное правительство приняло строжайшие меры к отысканию и наказанию виновных; некоторые из них тотчас же преданы были смерти, множество даже знатнейших граждан взято под стражу и заковано в цепи: начались допросы, пытки, казни; народ в ужасе и отчаянии бежал из города. В это тяжкое время св. Иоанн явился отцом утешителем несчастных соотечественников своих, — и особенно когда престарелый епископ Флавиан вскоре оставил Антиохию и отправился в Константинополь молить императора о пощаде виновного города. В продолжении семи дней от начала возмущения, Иоанн, терзаемый горестью, молчал; но когда умы граждан несколько успокоились, он вышел на кафедру и в 19 беседах излил потоки пастырской любви к народу и пламенного красноречия. Он утешал несчастных, ободрял надеждою на милость Бога и государя, воодушевлял к терпению, укреплял против страха смерти и угрожавших наказаний; в тоже время обличал их пороки, особенно гордость и скупость богатых, привычку клясться; убеждал самым тогдашним бедствием — исправиться и добродетельною жизнию заслужить помилование от Бога и разгневанного императора.