Ревность разрешает язык мой и я оставляю без исполнения закон человеческий для закона духовного: дарю миру слово, хотя прежде ни за что не соглашался приступить к слову. Ибо как скоро возмутились против нас члены, великое и честное тело Христово начало разделяться и рассекаться; тогда положих хранило устом (Пс. 38, 2), и в других случаях несловоохотный, рассуждая, что духовный порядок требует сперва очистить себя самого деятельным любомудрием. Потом, отверзщи уста разума, привлечь дух (Пс. 118, 131), а после уже отрыгнуть слово благо (Пс. 44, 22) и глаголать премудрость Божию, совершенную в совершенных (1 Кор. 2, 6). Притом как есть время всякой вещи малой и великой, по справедливому и весьма разумному изречению Соломона (Еккл. 3, 1). так и я не менее всякого другого знал время говорить и молчать. Посему онемех и смирихся (Пс. 38, 3), когда вблизи меня не стало ничего доброго, как будто облако набежало на сердце мое и сокрыло луч слова, а болезнь моя обновлялась днем и ночью; все возжигало ее во мне, все напоминало о разъединении братии... Так было прежде!
Но теперь, когда отбежали от нас болезнь, печаль и воздыхание, когда мы чтители Единого стали едино. Мы чтители Троицы, так сказать, срослись между собою, стали единодушны и равночестны; мы чтители Слова оставили бессловесие, мы чтители Духа горим ревностию не друг против друга, но за одно друг с другом, мы чтители Истины одно мудрствуем и одно говорим; мы чтители Мудрости стали благоразумны, чтители Того, Кто — Свет, Путь, Дверь, яко во дни благоразумно ходим, все идем прямым путем, все внутри двора; чтители Агнца и Пастыря сделались кротким и принадлежим уже к тому же стаду и единому пастырю... Тогда и я, вместе с прошедшими скорбями, отлагаю молчание и приношу настоящему времени и вам, или паче Богу, слово, самую приличную благодарственную жертву, дар, который чище злата, дороже драгоценных камней, ценнее тканей, святее жертвы подзаконной, святее начатка первородных, угоден Богу паче тельца юного, паче курения, паче всесожжения, паче многих тысяч тучных овнов. Сие приношу Богу, сие посвящаю Ему, что одно и оставил я у себя, чем одним и богат я; потому что от прочего отказался из повиновения заповеди и Духу; все, что я ни имел, променял на драгоценную жемчужину, сделался (или, лучше сказать, желаю сделаться) тем счастливым купцем, который за малое, несомненно тленное, купил великое и нетленное (Мф. 13. 45–46); но удерживаю за собою одно слово, как служитель Слова, и добровольно никогда не пренебрегу сего стяжания, но ценю, люблю его и веселюсь о нем более, нежели о всем-том в совокупности, что радует большую часть людей: делаю его сообщником всей жизни, добрым советником, собеседником и вождем на пути к горнему и усердным сподвижником. И так как презираю все дольнее, то вся моя любовь после Бога обращена к слову, или, лучше сказать, к Богу, потому что и слово ведет к Богу, когда оно соединяется с разумением, которым одним Бог истинно приемлется, и сохраняется, и возрастает в нас... Чрез слово я обуздываю порывы гнева, им усыпляю иссушающую зависть, им успокаиваю печаль, оковывающую сердце, им уцеломудриваю сластолюбие, им полагаю меру ненависти, но не дружбе (ибо ненависть должно умерять, а дружбе не должно знать пределов). Слово в изобилии делает меня скромным и в бедности великодушным; оно побуждает меня идти с идущими твердо, простирать руку помощи падающему, сострадать немощному и сорадоваться возмогающему. С ним равны для меня и отечество и чуждая страна, и переселение для меня не более, как переход с одного чужого места на другое не мое. Слово для меня разделяет миры, и от одного удаляет, к другому приводит. Словом и ныне встречаю друзей своих и братьев, и предлагаю трапезу словесную и чашу духовную и всегдашнюю, а не такие, какими земная трапеза льстит чреву, которое не может быть исправлено, но упразднится (1 Кор. 6. 13). Молчах, еда и всегда умолчу (Ис. 42, 14)? Терпех яко рождающая, ужели и всегда буду терпеть? Молчание Захарии разрешил родившийся Иоанн (ибо неприлично было молчать отцу гласа, когда глас уже происшел; но как неверие гласу связало язык, так явление гласа должно было разрешить отца, которому и благовествован и родился сей глас и светильник, предтеча Слова и Света); а мне разрешает язык и возвышает глас, как глас трубы, сие благодетельное событие, сие прекрасное зрелище, какое представляют чада Божии, прежде расточенные, а ныне собранные воедино, покоющиеся под одними и теми же крылами, в единомыслии идущие в дом Божий и соединенные между собою единым союзом добродетели и Духа...
Но поелику вы овладели теперь и мною и словом, не без насилия, но не по неволе, а по любви, то буду вещать (хотя едва могу), потому что вы так повелеваете, и произнесу слова благодарения и вразумления.
Благодарение мое таково: Кто возглаголет силы Господни? Кто во услышание всех возвестит всю хвалу (Пс. 105, 2)? Теперь обоя едино, и средостение ограды разорено (Еф. 2. 14). Ты соделал, что мы перестали быть притчею во языцех, предметом покивания главою в людех (Пс. 43, 15). Ты дал нам столько потерпеть зла, сколько нужно было, чтобы во время разделения познали мы благо мира, и, поразив скорбию, опять восстановил нас. Чудное врачевание! Ты враждою научил миру скоро возненавидевших вражду; противным устроил противное и столько разлучил нас, что мы тем с большею охотою устремились друг к другу. Рука уже не презирает ока и око — руки; глава не восстает против ноги и ноги не чуждаются главы (1 Кор. 12, 21) и не вредят, или лучше сказать, не терпят вреда от беспорядка и безначалия, от которого и во всем происходит замешательство и разрушение; но все члены, по естественному чину и закону, которым все между собою соединено и сохраняется, равно заботятся друг о друге — и мы составляем теперь едино тело и един дух, якоже и звани быхом в едином уповании звания (Еф. 4, 4)...
По мне уже время присовокупить к благодарению и увещание, которое предложу также, сколько можно, короче; потому что вы большею частию вразумлены уже самыми событиями, и для наученных опытом не нужны продолжительные поучения. Во-первых, не надлежало нам, братия, разделяться и тем губить свое древнее достоинство и украшение, по которому наше малое стадо, хотя и нельзя ставить его на ряду с многочисленными паствами, однако же равнял я с самыми великими и обширными, даже предпочитал некоторым по силе Духа. Так было прежде: каждая паства имела свое меньшее или большее украшение; отличительным свойством нашей паствы была непоколебимость и безмятежие, а потому часто называли ее ковчегом Ноевым за то, что одна спасалась от всемирного потопления и хранит в себе семена благочестия. Даже, когда обличилось, что и мы люди, когда мы не избегли совершенно зависти лукавого, не устояли против болезни все заражающей, но понесли свою долю в общем несчастии и не соблюли до конца прекрасного и отеческого наследия, то есть — блага единомыслия: и в сем случае имели мы не малое преимущество пред другими (если только, уповая на Христа, можно нам похвалиться чем-нибудь и при самой вражде нашей), то преимущество, что последние подверглись злу и первые исправились... Поелику же для прочности мира недостаточно одной поспешности в примирении, если оно не будет подкреплено разумом, и разуму не будет способником сам Бог, от Которого всякое добро получает начало и приходит в совершенство; то молитвою и размышлением постараемся утвердить в силе наше примирение.
Помыслим, во-первых, о превосходнейшем и высочайшем из всего сущего — Боге (если только не найдет кто приличнейшим поставить. Его и выше сущности (εσία), или в Нем заключить все бытие, так как от Него сообщается бытие и прочему); помыслим, во-вторых, и о существах первых от Бога и окрест Бога, то есть об ангельских и небесных силах, которые первые пиют от Первого Света, и просветляемые словом истины, сами суть свет и отблески Совершенного Света. Сим существам ничто так не свойственно, как мир и безмятежие. Ибо в Божестве нет несогласия, потому что нет и разъединения (так как разъединение есть следствие несогласия); но в Нем столько согласия и с Самим Собою и со вторичными существами, что наряду с другими, предпочтительно пред другими именами, какими угодно называться Богу, сие преимущественно стало Его именованием. Он называется миром (Еф. 2,14), любовно (Ин. 4. 16) и подобными именами, внушая нам самыми наименованиями стремиться к стяжанию сих совершенств. А из ангелов тот, который дерзнул произвесть возмущение и выше своего достоинства вознес выю против Господа Вседержителя, или, по пророческому слову, замыслил о престоле выше облак (Ис. 14, 13–14), понес наказание, достойное высокоумия, осужден был, вместо света, тьмою, или справедливее сказать, сам стал тьмою. Между тем прочие пребывают в своем достоинстве, в котором главное составляет мир и безмятежие, потому что от Всехвальной и Святой Троицы, от Которой имеют они светозарность, получили и то, чтоб быть едино. Потому что и Троица есть и исповедуется Бог Единый не менее по согласию, как по тождеству сущности. Посему все те, которые любят благо мира, и, напротив того, ненавидят раздор и отвращаются его, близки к Богу и божественным духам; а те, которые браннолюбивы нравом, ищут славы в нововведениях тщеславятся тем, чего бы надлежало стыдиться, принадлежат к противоположной стороне...
Итак, необходимость доброжелательства и согласия уже достаточно доказывается сим одним, т. е. подражанием Богу и существам Божественным; ибо на них только взирать и безопасно душе, созданной по образу Божию, дабы стремлением к божественному и посильным уподоблением в наибольшей мере сохранить ей свое благородство. Сверх сего, внимая гласу Божию, воззрим еще на небо горе и на землю низу (Ис. 8, 22) и вникнем в законы твари. Небо, земля, море, словом — весь сей мир, сия великая и преславная книга Божия, в которой открывается самым безмолвием проповедуемый Бог, сей мир доколе стоит твердо и в мире с самим собою, не выступая из пределов своей природы, доколе в нем ни одно существо не восстает против другого и не разрывает тех уз любви, которыми все связал художник — Творческое Слово: дотоле соответствует своему названию и подлинно есть мир и красота несравненная, дотоле ничего нельзя представить себе славнее и величественнее его. Но с прекращением мира и мир перестанет быть миром. В самом деле, не примечаешь ли, что закон любви управляет небом, когда оно в стройном порядке сообщает воздуху свет и земле дожди? А земля и воздух не родительской ли любви подражают, когда дают всем животным — одна пищу, другой — возможность дышать и тем поддерживают жизнь их? Не миром ли управляются времена года, которые, кротко между собою растворяясь, постепенно заступают одно место другого, и средними временами смягчают суровость крайних, служа тем вместе к удовольствию и к пользе? Что сказать о дне и ночи, которые уравниваются друг с другом, равномерно возрастая и убывая, из которых один призывает нас к делам, а другая к покою? Что сказать о солнце и луне, о красоте и множестве звезд, которые стройно появляются и заходят? Что сказать о море и суше, которые, мирно между собою соединяясь, благосклонно и человеколюбиво передают друг другу человека, и богато и щедро расточают ему свои сокровища?... Не буду говорить о том, что миром поддерживаются, а от несогласия приходят в расстройство города, царства, лики поющих, войска, дома, общества плывущих на одном корабле, супружества и дружеские союзы; остановлюсь на Израиле и, напомнив вам об его бедствиях, рассеянии и скитании, в каком находится он ныне и долго еще будет находиться (в чем верю пророчествам), спрошу потом вас о достоверно вам известной причине сих несчастий, дабы бедствия других научили нас единомыслию.
Не правда ли, что доколе израильтяне сохраняли мир между собою и Богом, мучимые в Египте, как в железной пещи, и соединяемые общим утеснением (иногда и утеснение служит спасительным врачевством), дотоле назывались они языком святым, частию Господнею и царским освящением (Исх. 16, 6; Втор. 32, 9)?... Но когда впали они в болезнь, с яростию восстали друг на друга, разделились на многие части, будучи доведены до последней крайности крестом и своим упорством, с каким восстали против Бога и Спасителя нашего, не познав Бога в человеке; когда навлекли на себя жезл железный (Пс. 2, 9), которым Бог угрожал им издалеча (разумею господствующую ныне Державу и преобладающее царство); тогда что стало? чего не потерпели они? Иеремия плачет о прежних их бедствиях и сетует о пленении Вавилонском; подлинно и то было достойно плача и сетования.... Но кто из умеющих слагать плачевные песни и вполне изобразит скорбь словом, достойно оплачет последний удар — переселение израильтян, ныне тяготеющее над ними иго рабства, всем известное под римским владычеством унижение, главнейшею виною которого было возмущение? Если же возмущение действительно так страшно и гибельно по своим последствиям, как видно из сказанного и как показывают многие другие примеры; то гораздо страшнее людям, которые освободились уже от мелочной привязчивости и вкусили благ мира, снова подвергнуться той же болезни, и, как говорится, возвратиться на свою блевотину, не вразумившись самым опытом, который поучителен и для несмысленных... Да не подумают, однако же, будто бы я утверждаю, что всяким миром надобно дорожить. Ибо знаю, что есть прекрасное разногласие и самое пагубное единомыслие; но должно любить добрый мир, имеющий добрую цель и соединяющий добрую цель и соединяющий с Богом....
Гораздо лучше и полезнее, не отлагаясь от общего тела, как членам оного, исправлять друг друга, и самим исправляться, нежели, преждевременно осудив своим отлучением и тем разрушив доверенность, потом повелительно требовать исправления, как свойственно властелинам, а не братиям. Познав сие, братия, объимем и облобызаем друг друга, будем искренно едино, будем подражать Разорившему средостение ограды и кровию Своею все собравшему и примирившему.... И о, если бы никто не погиб, но все мы пребыли в едином духе, единодушно сподвизались за евангельскую веру, едино мудрствовали; вооружась щитом веры, препоясав чресла истиною, знали одну только брань, брань против лукавого и против воинствующих под его начальством; не боялись тех, которые могут убить тело, но не могут похитить души; боялись же Господа души и тела; сохраняли драгоценный залог, полученный нами от отцев, то есть покланялись Отцу, и Сыну, и Святому Духу, в Которых уверовали, с Которыми сочетались: и верили, что Три суть едино, едино же не Ипостасию, но Божеством, Единица в Троице покланяемая, и Троица в Единице возглавляемая....
Так, братия, будем поступать и так вести себя, и разномыслящих, доколе можно, будем принимать и врачевать как язву истины; страждущих же неисцельно станем отвращаться, чтобы самим не заразиться их болезнию, прежде нежели сообщим им свое здравие. И Бог мира, всяк ум превосходящего, будет с нами, во Христе Иисусе, Господе нашем, Которому слава во веки веков. Аминь.